Пумба, пумба, пумба. Дон Карлос де ла Роча стоял на палубе юта, опираясь на фальшборт, и всем телом ощущал, как под его ногами от попаданий английских снарядов, будто стеная от боли во всех своих сочленениях, содрогается корпус „Antilla”. Он раскрыл подзорную трубу, глянул в неё и с разочарованием закрыл. Перед бугшпритом „Antilla”, шедшей правым галсом на юго-восток в направлении эпицентра боя, виднелась бескрайняя сероватая дымка, сквозь которую то там, то здесь над обломками мачт и изрешеченных ядрами парусами появлялись завихрения дыма, озаряемые вспышками залпов, Пумба. Большая часть кораблей союзной эскадры уже была скована, сражаясь парус к парусу с проявляющими свое обычное бульдожье упорство англичанами, стремящимися довести до конца каждую схватку. Испанцы и французы, невзирая на флаги, огнем оказывали поддержку друг другу, а в это время четыре французских судна из дивизиона Думанира миновали арьергард британского флота и, используя попутный ветер, продолжали уходить вдаль от поля боя, лишь едва вступив в кратковременную перестрелку с неприятелем. Послав, как говорится, воздушный поцелуй. Береженого Бог бережет. Сегодня спасаешься бегством, а завтра, быть может, станешь героем. Если когда-нибудь вообще пригодишься. „Intrepide” (во главе с капитаном Инфернет), пришедший на выручку своему флагману „Bucentaure”, дрался отчаянно и беспощадно, жестоко сражался сразу с двумя английскими кораблями испанец „Neptuno” (руководимый адмиралом Валдесом), предпринимая отчаянную попытку пробиться к „Santisima Trinidad” Пумба, пумба. В какой-то момент из-за интенсивного огня противника „Neptuno” потерял стеньгу фок-марселя и средний марс фок-мачты, которые теперь вместе с клубком бакштага кучей валялись внизу на палубе. Роча с горечью подумал, что в этот раз Каэтано Валдес не сможет повторить свой подвиг, совершенный им при Сан-Винценте, когда он на „Pelayo” предотвратил захват „Trinidad”англичанами.
— Если так пойдет дальше, — процедил он сквозь зубы, — то помощь понадобится ему самому.
— С Вашего позволения, мой капитан. Вам нужно перейти на капитанский мостик.
„Неужто лейтенант Орокете утратил все правила приличия, предлагая капитану спуститься вниз,” — подумал было Роча. Но, помыслив, рассудил, что хотя совет второго помощника не лишен смысла (возвышающаяся корма судна представляла из себя самое опасное место и их всех, находящихся на палубе юта, враг мог легко поджарить), решил не торопиться. Поэтому он отдал приказ своему окружению не высовываться, и все, за исключением Орокете, штурмана Линареса, лейтенанта Галера, двух морских пехотинцев и рулевого капитанского катера Роге Алдаза, выполняя команду капитана, пригнулись или вовсе опустились на колени: обслуга карронады (с этой дистанции такого типа орудия не представляли опасности для неприятеля), перепоясанные портупеей белого цвета гренадеры, отобранные из отряда морской пехоты, дисциплинированные бесстрастные профессионалы, только что по команде лейтенанта Галера поднявшиеся наверх и затаившиеся сейчас с мушкетами вокруг бизань мачты. Раака, клак, клак. По мере того, как их корабль приближался к английским парусам, ядра и осколки стали летать со всех сторон. Впереди носа „Antilla”, шедшей в кильватере „Neptuno”, взору открылась вся атакующая линия вражеских судов. И тогда Роча указал цель — два корабля, шедших позади английского арьергарда. Нужно было как можно быстрее отсечь их от остальных англичан и этим облегчить положение Валдеса, постаравшись отвлечь их внимание на себя, а потом поспешить на выручку „Trinidad”. Мысленно он прикинул в голове все линии, углы и румбы прокладываемого курса — это занимало его голову больше, чем события, происходящие в непосредственной близости. Он думал о том, что нужно сотворить с парусами, чтобы заставить находящуюся под его ногами махину из дерева и железа, водоизмещением в три тысячи тонн, двигаться с удвоенной энергией в самое пекло боя. Правда была в том, что военный корабль был комплексом механизмов и плавучих мастерских, предназначенных для сражения, где люди, подчиняясь уставам и приказам, работали и умирали как автоматы, вне зависимости от их преданности или компетенции.
— Капитан, подходит еще один англичанин!
Роча обернулся посмотреть, но его ослепила вспышка из левого борта ближнего к ним неприятельского судна, и через мгновение выпущенные англичанином снаряды потрясли „Antilla” сверху донизу. Со сжавшимся в груди сердцем и искаженным от напряжения лицом командор поднял глаза, чтобы убедиться, что сверху сыплются лишь щепки и обрывки фала, но в целом рангоут и такелаж устояли.
— Слава Всевышнему, — с облегчением прошептал он.
И это было сейчас самое главное, потому что без мачт корабль превратился бы в морской буй, неспособный двигаться и представляющий из себя отличную мишень для вражеских пушек. И тогда он был бы обречен. Это было то, что происходило в данный момент с находившейся в поле зрения Роча большей частью французских и испанских кораблей.
— Линарес!
— К вашим услугам, сеньор капитан.
Роча указал штурману (мичману Бартоломею Линаресу) просвет между носом и кормой ближайших к ним двух английских кораблей, которые шли в конце атакующего стоя противника:
— Еще один румб вправо. Нам нужно прорваться вон там.
— Попытаюсь, мой капитан.
— Не попытаюсь, приятель, а выполню Ваш приказ.
Пока штурман посредством сигнального рожка передавал команды рулевому, находившемуся ниже палубы юта, по всему борту судна пробежала вереница вспышек от выстрелов, сопровождаемых соответствующим звуком, похожим на трещетку. Пумба, пумба, пумба. Это „Antilla” дала ответный залп по англичанину, адресованный в том числе Георгу III и его распутной мамаше, а когда ветер разогнал дым от канонады, Роча с удовлетворением отметил, что его люди не оплошали.
Артиллерийские команды копошились вокруг 8-ми фунтовых орудий на шканцах и на баке, охлаждали и заряжали их вновь, выталкивали и закрепляли в орудийных портах, тем временем стрелки, подобно размещенным на юте гренадерам, залегли на палубе (под сетями, натянутыми над их головами, с целью защиты от падающих сверху шкивов, деревянных обрубков, цепей и тросов), укрывшись позади свернутых носилок и нагроможденных на фальшборте вещевых мешков, и оттуда открыли пальбу из ружей, обмениваясь огнем с английскими стрелками.
Некоторых моряков и рекрутов, пытавшихся улизнуть при каждом вражеском залпе, пришлось вернуть на их места ударами кнута, а один из охранявших люк морских пехотинцев должен был, угрожая штыком, отогнать струсившего новобранца, ищущего подходящий момент, чтобы спрятаться внизу в трюме; но в целом экипаж демонстрировал должную дисциплину. Уже были убитые и покалеченные, но их пока было немного. Большинство раненых укрылись у трапа шкафута или у люков, причитая „ай, ай, как больно, мамочка”, кто способен был передвигаться направлялись самостоятельно в трюм, где первый хирург Эстевез вместе со своими ассистентами приступил к ампутациям и прижиганиям ран. И пока падре Потерас, щеголяя латынью, отпускал грехи, склонившись грудью над пациентами, сверху сбрасывали в воду трупы погибших, чтобы они не мешались под ногами на палубе и не деморализировали остальных.
— Прощай, Пако. Шлеп. Прощай, Маноло. Шлеп.
Разрушений было немного. Роча был проинформирован о том, что на первой и второй батареях разбиты пара орудий, но офицеры поддерживают порядок среди личного состава, по верхней палубе пришлось несколько серьезных попаданий, и в результате пострадала рама фок-мачты, а у третьего орудия по правому борту с лафета был сбит ствол; но почти все ванты и бакштаги, поддерживающие мачты, остались невредимыми. Больше досталось корме: пропал приличный кусок продольных мостиков, оставив после себя лишь обломки поломанных досок и пятна крови.
— Команда держится достойно, мой капитан.
— Вижу, — ответил Роча, а про себя воздал молитву „Отче наш” на арамейском и подумал: — Единственное, что осталось у бедной Испании и что спасает её от полного бесчестия — это народ.
Но, с другой стороны, он отдавал себе отчет в том, что, несмотря на военное превосходство англичан в последние сто пятьдесят лет, Испания не утратила лицо: доказательства тому — постоянная связь с Америкой через океан, оборона „жемчужины Вест-Индии” Картахены де Индиас против двухсот кораблей и 27 000 солдат Верона, победа Наварро в Тулоне, героическая оборона форта Эль — Морро под Гаваной, которую возглавил Луис де Веласко, научные экспедиции и труды Хорхе Хуана, картография Висенте Тофиньо, экспедиции к берегам Алжира, шебеки Барсело , нажим на Ямайку, вылазки на английское побережье, захват Сан-Антиоко и Сан-Педро, защита Тулона, Росас, Эль Феррол и Кадиса. Или еще случай, когда сеньор Хуан де Лангара обломал англичанам рога в битве между мысами Сан-Винцент и Санта Мария: его „Fenix” прикрывал отступление эскадры и восемь часов дрался один против нескольких британских кораблей, пока не лишился всех мачт, почти весь экипаж был убит или покалечен, и лишь тогда его раненный капитан приказал спустить флаг. „Все это, — с горечью размышлял Карлос де ла Роча, — вся предшествующая история, независимо от скверного правления, беспорядка и расхлябанности, совершалась простыми людьми. Тем же несчастным, бедным народом. Плохо оплачиваемым, лишенным заботы властей, таким, который сегодня сражается на „Antilla.” И никогда не имевшим достойных его господ. Барсело, Лезо и Веласко были исключением из правил. На должностях министров и чиновников всегда находились подлецы, которые, дабы восполнить некомплект экипажей во время прошедшей войны с Англией, объявили амнистию всем беглецам и дезертирам, обещали добровольцам и всем морякам платить жалование в три золотые унции и не удерживать на военных судах дольше, чем прописано в контракте. На деле, стоило этим несчастным ступить на борт корабля, как они превращались в пожизненных рабов. А страна оставалась без рыбаков и торговцев. Когда вспыхнула новая война, тех, кого включили в список личного состава, уже непросто было обвести вокруг пальца, они так и отвечали: „Иди и призови на службу стадо свиней своего папаши.” Так флот попал в трудное положение.
— Боцман!
Первый боцман Кампано, человек дисциплинированный и очень расторопный, бегом поднялся по трапу на палубу юта, даже не пригнув головы, несмотря на то, что в этот момент английское ядро пробило над ним еще одну дыру в парусе бизань-мачты.
— Я в Вашем распоряжении, дон Карлос, — отрапортовал он, прикоснувшись пальцами к своему головному убору.
— Доложи об имеющихся повреждениях, — потребовал командир.
Кампано поднес руку к плохо выбритому испещренному морщинами лицу и ответил:
— Все не так уж плохо, дон Карлос. Могло быть гораздо хуже. Вражеским попаданием срезан кончик реи грот-мачты, порваны фалинь и пара бакштагов. Пострадали две вантины фока, стеньга фок-марселя, один брамсель, один трос и три веревочных трапа. Люди уже устраняют эти недостатки.
— В каком состоянии паруса?
— На них много рубцов. Самые значительные — четыре больших дыры на грот-марселе, две на бизани, четыре на фок-марселе и три на крюйс-марселе. Но мы делаем все, что возможно, чтобы использовать паруса с максимальной эффективностью.
Раааака. Английское ядро (Роча даже успел разглядеть это черное чудовище) пролетело над головами, едва не задев фуражку капитана, разорвало фал, оставив отвязанным шкив в опасной близости от головы гардемарина Ортиза, и, издав звук „гаааф”, потерялось с другой стороны, не причинив большого вреда. Орокете от напряжения прикусил себе губу, не осмеливаясь вмешиваться в разговор. И так все ясно. На этом этапе сражения нет необходимости подвергать опасности жизнь капитана и всего его штаба. Опыт подсказывает, что если что-нибудь случается с капитаном, падает боевой дух всего экипажа. Рааака. Следующий английский снаряд пронесся с таким гулом, что кровь застыла в жилах. А потом еще и еще. Рааака. Рааака. Одно из ядер попало чуть ниже, задев, со звуком „клац”, фальшборт. Раздался треск, а артиллерист второй карронады завопил от боли, когда в его руку вонзились щепки, и кровь потекла ручьем. Орокете приказал ему спуститься на перевязку и немедленно возвращаться назад, и бомбардир — бывалый капрал, согнувшись сошел по трапу, не прибегая к посторонней помощи Выждав паузу, достаточную, чтобы не показать, что он спешит укрыться, Роча приказал:
— Переходим на капитанский мостик. Орокете, Вы тоже. И штурман. Все, за исключением тех, у кого здесь боевые посты.
— Так точно, мой капитан.
Прежде чем спуститься вслед за офицерами, штурманом, рулевым капитанского катера и гардемарином Фалко, командор подошел к лейтенанту Галера — командиру морских пехотинцев, остающегося на палубе юта вместе со своими гренадерами и обслугой карронад с нахмуренными лицами взирающими на уходящих вниз, и пожал ему руку. Он почувствовал, как она холодна. Как у покойника. Роча почти мог слышать его мысли: „Мы должны оттрахать этих мерзавцев. Вы внизу будете делать свою работу, а мы наверху — свою. Умирать — так с музыкой!” Бледный, но спокойный Антонио Галера мрачно ухмыльнулся и поднес свободную руку к головному убору, отдавая честь. Командор обернулся к гардемарину Ортизу и поручил ему охранять флагшток с флагом корабля. Приказ он отдал сухо и формально, хотя ему так хотелось обнять паренька. Но делать этого он не имел права.
— Ты отдаешь себе отчет, что означает для нас этот флаг?
— Так точно, сеньор капитан.
Голос юноши дрожал, он был бледен как лейтенант Галера, но держал себя в руках. Потом обнажил саблю и посмотрел на неё, будто увидел её впервые.
— Ему всего восемнадцать или девятнадцать лет, — с тревогой подумал Роча, — а какая собранность! То, что мы делаем, преступление перед такими, как он. Все дерьмо: и Наполеон, и Годой, и Вильнев. И будь проклят Гравина со всей своей деликатностью, чувством собственного достоинства и прочей мурой — со всем, что окунуло нас с головой в это дерьмо.
— Ортиз!
— К вашим услугам, сеньор капитан.
Роча показал на красно-желтый флаг, который развевался на верхушке бизань-мачты над их головой, и вымолвил:
— Убивай каждого, кто попытается приблизиться к нему, желая спустить или сорвать его.
Капитанский мостик. Боевой пост капитана — место, где сражаются, побеждают или погибают. В этот час его палуба, битком забитая пушками и людьми, находилась в тени паруса, который то наполнялся под нажимом капризного бриза, заставляя скрипеть рангоут и туго натянутый такелаж, то вновь ослабевал. Позади, над капитанским мостиком, штурвалом и нактоузом нависали бизань-мачта и палуба юта. А спереди возвышалась грот-мачта и зияла объемная впадина шкафута с продольными мостиками, ещё дальше, под фок-мачтой, располагалась палуба бака с бугшпритом, где кливер и контр-кливер (оба треугольной формы), закрепленные между фок-мачтой и концом бугшприта, пытались поймать хоть какой-нибудь ветер, чтобы помочь судну маневрировать. Количество дыр на марселях и брамселях, расправленных на всех мачтах, увеличивалось с каждой минутой; грот был подобран выше обычного. В случае его возгорания пламя не сразу перекинется на палубу, реи дополнительно закреплены цепями: вражеским ядрам будет тяжелее обрушить их. Ниже, по правому борту, батареи извергали снаряды со всей доступной им энергией и методичностью. Но еще регулярнее залпы вражеской артиллерии сотрясали корпус „Antilla”, поднимая вверх клубы щепок и обломков и убивая все живое (испанцам с трудом удавалось отвечать одним залпом на два-три неприятельских). Теперь уже было поздно поворачивать назад, море и яростная схватка окружали их со всех сторон, и действовать они должны были в строгом соответствии с Уставом.
— Никто в будущем не сможет бросить обвинение, что „Antilla” и её капитан не сделали все, от них зависящее, — мрачно подумал Карлос де ла Роча, вспоминая инструкцию этого глупца Вильнев: „Тот, кто не открыл огонь во время боя, находился не на своем месте.”
— Достаточно, решил Роча, — Я там, где мне положено быть. Судно с семьюстами шестьюдесяти двумя членами моей команды (их уже осталось меньше, решил он, глядя на струящуюся сквозь люки кровь) попало в настоящую мясорубку, без малейшей возможности выскочить из неё. Возьмем верх или потерпим горькое поражение, но свой долг перед Родиной „Antilla” выполнит.
С этой верой в душе командор ходил взад-вперед, сцепив руки за спиной, с зачехленной саблей на боку, демонстрируя окружающим не напускное хладнокровие, а истинное душевное спокойствие. И это не было проявлением особенного мужества, а являлось результатом всего его жизненного пути, начиная с того дня, когда он четырнадцатилетним парнишкой впервые ступил на палубу гардемарином, и с тех пор каждый час готовился к этому решающему событию. Его спокойствие происходило от смиренности профессионального моряка, полагающего смерть обычным событием, который, если ему случайно повезет вернуться после боя живим (в случае с таким религиозным человеком, каким был Роча, он это, без сомнения, приписывал промыслу Божьему), воспринимал такую удачу как неожиданную прибавку к жизни. Как безграничный дар Божьего милосердия. Или нечто подобное. Но сейчас, под огнем английских пушек, Роча был холоден подобно прохладной руке лейтенанта Галера, которую он пожал наверху на палубе юта. И молился, обращаясь к Всевышнему и к Деве Марии, чтобы они не покинули их в трудную минуту, и мысленно перебирал хранящиеся в правом кармане его камзола четки, стараясь не шевелить губами, чтобы никто этого не заметил.
— „Bucentaure” потерял последнюю мачту, мой командир, — объявил Орокете.
Правда была такова, что флагман эскадры, плоский и гладкий как понтон, неуправляемый и лишенный всех мачт, окруженный со всех сторон сворой вражеских кораблей, огрызался из последних сил.
— Будь ты проклят, мерзавец, — подумал Роча об адмирале Вильнев, рассматривая гибнущее судно через подзорную трубу. — За всеми нами идет смерть по пятам, но чтобы ты попался ей первым.
Никогда не прислушивающийся к чужим советам, неспособный принимать решения и гибко реагировать на изменяющиеся обстоятельства, обрекший на погибель тех, кто из-за слепости министра, оказался в его подчинении, сейчас Вильнёв заслуженно горел в настоящем аду.
— „Trinidad” защищается как тигр, — продолжал Орокете.
Роча направил подзорную трубу в сторону четырехпалубной махины испанца. Среди дыма и огня он разглядел, что рядом с ним на расстоянии пистолетного выстрела сражаются по меньшей мере четыре английских судна. „Santisima Trinidad” вел убийственный огонь обоими бортами, все его мачты, за исключением стеньги и реи фок-марселя, были на месте, а на самом верху фок-мачты реял флаг сигнала номер 5 (обязывающий сражаться всем кораблям эскадры). Невдалеке от них другой, похожий на „San Agustin”, испанец сошелся в схватке, уже перешедшей в абордажный бой с двумя англичанами. Еще дальше в южном направлении форма линии союзного флота приобрела совершенно хаотичный вид, и там, среди вспышек залпов, можно было различить зарево пламени горящего корабля и поднимающийся над ним черный столб дыма, да несколько шедших последними в своих колоннах англичан, спешащих ввязаться в бой как можно быстрее. „Умелые и решительные типы”, — с горечью подумал о них капитан „Antilla”, — „знающие, что в случае успеха, командование их всегда поддержит, или, в крайнем случае, никогда не будет упрекать за решение протаранить неприятеля и ввязаться с ним в драку. А достойные будут вознаграждены. Это их работа. Война для них — доходное ремесло. И вот эти мерзавцы здесь. Алчные до золота пираты. Жестокие, дисциплинированные и непреклонные как машина, но, тем не менее, прежде всего полагающиеся на своих людей, тоже состоящих из плоти и крови и приводящих в движение их корабли. И против них мы — нелепые глупцы, у которых все богатство утекает сквозь пальцы рук в карманы самых недостойных, продавших труд и страдания своих соотечественников, забывших все условности, нормы приличия и человечности, присвоивших себе то, что создано за счет чужого пота и крови, и никогда ничего за это не заплатившие. Поглядим, сеньоры и кабальеро, девочки и мальчики, военные без погон и званий, какая из систем окажется эффективней.”
— Курс навстречу сирокко , — объявил штурман, — Больше нам из этой посудины ничего не выжать, сеньор капитан.
— Давай, Линарес, давай… Делай все, что можешь.
„Тот кто, не открыл огонь по противнику…” Слова боевого наставления ударами пульсировали в голове командора. Ветер слегка усилился, это было видно по тому, как наполнились паруса, и „Antilla”, будто по просьбе капитана, прибавила в скорости, соревнуясь с замыкающим вражеский строй и идущим по правому борту англичанином, постепенно сближаясь с ним. Это был семидесятичетырехпушечный парусник, чтобы воспользоваться порывом посвежевшего бриза, он старался использовать все возможности, но „Antilla” была уже на расстоянии ружейного выстрела от его левого фальшборта.
— Без моей команды огонь не открывать, — скомандовал Роча.
Орокете и мичман Мигель Себриан (командующий батареей на капитанском мостике) громко повторили приказ, и он прозвучал по всей длине
палубы и верхним батареям. „Ждать, ждать, ждать, черт подери! Ждать команды!” На трапе шкафута показался самый юный гардемарин Хуанито Видал с чумазым лицом, командир второй батареи старший лейтенант Грандай послал его посмотреть, что происходит наверху. Приказ не открывать огонь не касался стрелков, которые уже выставили свои ружья из орудийных портов, поверх свернутых вдоль борта коек и нагроможденных на сетках фальшборта вещевых мешков, и вели стрельбу по англичанам, пальба шла и с марсов, где были размещены дозорные для коррекции огня и маневрирования. Крак, крак, крак. Вдоль всего правого борта, от палубы юта и до бака, морские и сухопутные артиллеристы, кто с расстегнутым воротником камзола, а кто и вовсе с обнаженным торсом, но все уже перемазанные копотью после первых залпов, остужали, заряжали, отвязывали тали и выталкивали из амбразур скрежещущие 28-фунтовые орудия, командиры расчетов с запальником или фитилем в руке (проклятые кремниевые замки уже начали отказывать) снова и снова напряженно глядели в сторону кормы в ожидании приказа о следующем выстреле. Но в этот раз Роча не стал спешить. Он хотел дать залп всеми тремя батареями одновременно, влепить удар по противнику, полностью поравнявшись с его волнорезом, чтобы пронзить его борт целиком. А потом, если удастся, обойти его и произвести такой же залп, но другим бортом, по идущему впереди англичанину. Семьдесят четыре великолепных орудия должны были нашпиговать внутренности каждого из них тысячью фунтами раскаленного железа. Вдоль твиндеков разнесся приказ: „Командам артиллеристов разделиться между орудиями правого и левого борта. Круглыми ядрами по корпусу и палубе. Не вздумайте подражать стрельбе лягушатников по рангоуту.”
— Командир, думаете получится?
— Не трогай меня, Орокете.
Второй помощник пробормотал извинения и умолк, продолжая с открытым ртом следить за все сокращающимся промежутком между „Antilla”и двумя английскими судами. Но сам Роча задавал себе тот же вопрос: „Проскочим или нет? Быть или не быть?”И уже не имело значения, с какого фланга наброситься на англичан, здесь или чуть ближе. „Тот, кто не открыл огонь по противнику…”
— Подтянуть фок-шкоты. Нос держать по ветру. Я не хочу видеть как полощется проклятый фок-марсель.
Роча вновь сцепил руки за спиной и развернулся к находящемуся в тени палубы юта штурвалу, где в мнимом укрытии позади толстенной бизань-мачты двое бывалых матросов под внимательным взором штурмана вращали рукоятку штурвала. Линарес считал их лучшими рулевыми: одного из них, энергичного и крепкого выходца из Альмерии, звали Перико Гарфиа, другой же, чье имя Роча не мог вспомнить, был родом из Валенсии. На случай, если английские ядра разобьют штурвал на палубе или его стойку, второй штурман Наварро вместе с еще двумя рулевыми и несколькими помощниками находились двумя палубами ниже, в районе порохового погреба, готовые управлять судном оттуда.
— Над Валдесом собираются тучи, — сказал Орокете.
Роча посмотрел в направлении левого борта. По траверсу можно было разглядеть „Neptuno”, который, несмотря на потерю стеньги марселя и едва держащуюся грот-мачту, отчаянно бился с двумя, не дающими ему прохода, английскими кораблями. Порванные и упавшие на палубу паруса фок-и грот-мачт лишали его шансов вырваться. Роча представил себе стоящего на капитанском мостике Каэтано Валдеса, уже смирившегося с невозможностью прийти на выручку „Bucentaure” и „Trinidad” и дерущегося сейчас за свою жизнь, жизнь своего корабля и экипажа. И шкуру свою он хотел продать как можно дороже. С этого места было видно, насколько эта схватка одного против двоих была бескомпромиссной и жестокой, без шансов на выживание.
— Валдесу не выйти живым оттуда.
Орокете вопросительно посмотрел на Роча, будто умоляя поспешить на помощь товарищу. Но командор глядел в сторону продолжающего сражаться „Trinidad”. Официальная доктрина морского боя предписывала в первую очередь оказывать содействие главным силам флота. Приказ есть приказ. Как говорится, вначале самые толстые рыбы, а сардины — потом.
— Ветер, хоть и на капельку, но становится сильнее, мой капитан.
И верно. „Antilla” стала набирать скорость и лавировать стало легче. Роча понимал, что сомнения второго помощника, „пройдем или не пройдем”, имели основания. Может быть, выйдет, а, может, нет. Ведь в любую минуту ветер мог ослабнуть, а то и пропасть вовсе, и в этом случае судно будет взято на абордаж идущим последним в английской колонне семидесятичетырехпушечным с черным корпусом и желтыми полосами на борту неприятелем, чья вторая батарея в этот момент дала залп, заставивший всех на палубе пригнуться (всех, кроме Роча, который продолжал стоять с высоко поднятой головой и прямой, казалось, негнущейся спиной), один из снарядов разорвался у самого капитанского мостика, вдребезги разбив кабестан и оставив лежащими неподвижно четверых человек, истекающими кровью, будто забитый на бойне скот.
— Крепить фалы!
Первый боцман Кампано собрал полдесятка надежных матросов и послал их устранить повреждение.
— Себриан!
— Я в Вашем распоряжении, мой капитан.
Вместо положенной шляпы на голове мичмана Себриана был повязан окровавленный платок. Осколок оторвал ему полуха. Его галстук и воротник мундира были пропитаны свежей кровью, но этот жилистый худой рыжеволосый симпатяга держался молодцом.
— Будем брать этих псов на абордаж?
Себриан сохранял полную невозмутимость. Он рвался в рукопашную. Но Роча ответил, что у него и в мыслях этого нет, идти на абордаж с командой, состоящей из новобранцев, нищих и каторжников, способных лишь прокричать „Vivaspana”, что это полное безумие. Себриан вынужден был согласиться. А Роча прибавил, что абордаж вероятен от противника справа, поэтому для отражения его атаки нужно приготовить пики, сабли и пистолеты, а отряду морских пехотинцев примкнуть штыки. И на случай, если англичане зацепят нас за такелаж и попытаются проникнуть на борт, наготове должны быть топоры для обрубания абордажных крюков. Стрелкам на марсах Роча приказал приготовить бутылки с зажигательной смесью (получившие впоследствии название „коктейль Молотова”) и гранаты (при этом он убедился, что все это уже имеется наверху).
— А ты останешься с мобильным отрядом, чтобы прийти на помощь туда, где будет особенно тяжко, — обратился капитан к Орокете, — Будь то на палубе юта или на баке. Понятно?
— Я уже рою копытом землю, как раззадоренный бык, — оживился второй помощник.
Себриан искоса взглянул на него.
— А я, дон Хавьеро, возбужден так, будто передо мной моя теща.
„Отличные ребята”, — подумал Роча и продолжил отдавать команды. Будучи галисийцем, он ценил юмор. Но сейчас это был черный юмор. Да и какой сейчас мог быть у испанского моряка юмор? Только черный. Рааака, клац.
Рааака, рааака. Клац. Треск ломающихся досок и свист осколков. Разом лопнули два коуша бакштага грот-мачты. Кусок поручня и угол парапета правого борта превратились в обломки и разлетелись в разные стороны. „Рааака, рааака. Бум, бум”, —загрохотало все вокруг. Внизу содрогнулись деревянные балки корабля, грохот на нижних палубах заставил вибрировать всю конструкцию судна. И еще один снаряд попал точно в корпус корабля. Орокете взял в руки рупор, чтобы его могли расслышать сквозь адский шум:
— Закрепите эти бакштаги, вашу мать!
Так как боцман Кампано был занят фалами (кроме того, только что был убит один из матросов его команды), примчался гардемарин Фалко, позвал на помощь караульного и пятерых матросов, и все вместе они стали крепить оторвавшиеся бакштаги. С тревогой Роча следил за тем, как паренек, перебравшись через площадку наружного крепежа грот-мачты, крепит трос на раскачивающемся такелаже под огнем противника.
— Отчаянное молодое поколение подросло, — прокомментировал Орокете и почесал бакенбарды.
Рааака, рааака, клац. В этот раз английские ядра ушли выше, пробив бреши в марселе и фок-марселе. Один из них порвал бейфут реи. Люди на марсе съёжились, вцепившись в бакштаги, но вскоре, раскачиваясь там наверху, попытались устранить дефект. Один из них, возможно раненный, или просто менее ловкий, нежели его товарищи, повис, дрыгая ногами в воздухе и цепляясь за ванты, при следующем крене корабля, когда мачта наклонилась в подветренную сторону, свалился в море, издав протяжный вопль „ааах.” При виде этой картины Роча отвел взгляд в сторону. Потом он забрался на лафет одной из пушек правого борта и посмотрел в сторону приближающегося английского корабля.
— Только бы не ошибиться в расчетах и не попасться на абордаж, — подумал он.
Командор, хотя и симпатизировал Себриану, сомневался, что его люди смогут отбить штурм.
— Сеньор капитан, разрешите обратиться? На капитанском мостике появилась очкастая физиономия Бонифация Мерино, писаря, счетовода и хра- нителя судовой кассы „Antilla”. Это был полный, плохо выбритый сорокалетний мужчина робкого вида. На судне он занимался бухгалтерским учётом и иногда, как подобное водится у людей этой профессии, что-то оседало в его карманах. Служба на корабле легко позволяла такое: он вел учет боеприпасов и провианта, просматривал бумаги с расходами трески, овощей, солонины, сала, сыра, вина, галет в течение всего плавания, которое могло длиться четыре и более месяцев. Искушаемый поставщиками, оптовыми торговцами и сотрудниками складов флота, он мог приобрести сотни пудов плохой, зараженной вредителями, муки. В Испании это было типично для любого, через чьи руки проходило хоть что-то.
— Зачем ты здесь, Мерино?
— Внизу мне нечего делать, сеньор капитан… Я подумал, что… Хм. Что я…
— Что ты?
— Буду полезнее наверху.
Роча пристально посмотрел на писаря, тот замигал, но взгляда не отвел. На своем веку Роча повидал разных счетоводов, и этот не был самым плохим из них, хотя и допускал некоторые злоупотребления. Какое-то время он рассматривал его, глядя сверху вниз: мятая шляпа, грязные ботинки, поношенный, весь в бурых пятнах и вытертый до блеска на локтях камзол, пальцы, вымазанные чернилами. Солдат так выглядеть не должен.
— Почему именно сегодня, Мерино?
Писарь снял шляпу, обнажив редкие курчавые волосы. И вновь надел её. Он провел на „Antilla” полтора года, но впервые просил оставить его на палубе во время боя.
— Мой брат погиб двадцать второго июля при Финистерре, — выдавил он в конце — концов, — …Он был третьим штурманом на „Firme.”
Какое-то мгновение Роча продолжал смотреть на него. Что за вопрос? Каждый волен сражаться за то, что считает важным для себя.
— Можешь остаться на шканцах. Присматривать за ранеными и подавать патроны.
— Благодарю, сеньор капитан.
Рааака, бум. Вновь вздрогнула дубовая обшивка корабля, полетели щепки и осколки, а весь рангоут и такелаж завибрировал, издавая пронзительный гул, подобный звуку скрипичной струны, которую дергает шкодливый кот. С беспокойством Роча разглядел, что грот-мачта дала гигантскую трещину поверх салинга грот-брам-стеньги. Бакштаги выдержат и может показаться, что все в порядке. Но все только начинается…
— „Neptuno” потерял бизань-мачту, — выкрикнул кто-то.
"К черту „Neptuno”, — подумал Роча. Сейчас все его внимание было приковано к проблемам, с которыми столкнулся его корабль. В эту минуту бугшприт „Antilla” уже был направлен прямо в левый борт напрягающего все паруса англичанина. Его капитан догадывался о намерениях Роча, но английский парусник потерял рею грот-мачты вместе с парусом, и это тормозило его ход. А „Antilla” уже подошла к нему на расстояние пистолетного выстрела, поравнявшись носами, и с этого места уже можно было хорошо различить лица людей вражеской команды: офицеров на капитанском мостике, матросов, хлопочущих вокруг орудий верхней палубы и карронад на юте, одетых в красные мундиры с белой портупеей морских пехотинцев и стреляющих с марсов стрелков. Опять шум над головой Роча. И еще один матрос безмолвно (пожалуй, он был убит наповал) свалился сверху, да так и остался висеть на натянутой над капитанским мостиком сетке, одна его рука свесилась вниз, и по ней на влажный песок, рассыпанный на палубе, стекала алая струя крови. Командор, стоявший внизу, отошел в сторону, чтобы кровь не намочила его китель. За своей спиной, наверху на юте, он слышал как кричит, отдавая команды, лейтенант Галера, и вскоре его гренадеры открыли огонь по вражескому кораблю. Бац, бац. Отличный паренек этот Галера. Несмотря на то, что смерть со своей косой прошла совсем рядом с ним, он ни на секунду не потерял самообладания. Крак, крак, крак. Роча взглянул наверх и какое-то мгновение изучал лицо погибшего, упавшего в пяти шагах над его головой. Он не помнил его, хотя по виду это был бывалый моряк: босые ноги, загорелая кожа (смертельная бледность еще не завладела его лицом), непостижимые татуировки, синеющие на свесившейся руке, по которой струился ручеек крови. Неподвижные приоткрытые глаза уже застлала поволока, будто он был поглощен какими-то мыслями. Отведя глаза от мертвеца, Роча встретил напряженный взгляд гардемарина Хуанито Видала, который, несмотря на все случившееся, продолжал нести вахту на трапе шкафута. „Бог ты мой, тринадцать лет. Возраст моего старшего сына”, — подумал Роча.
— Все в порядке на второй батарее, Видал?
— Да, сеньор капитан.
Неиствующая ружейная стрельба то ослабевала, то нарастала вновь, перекатывалась волнами с одного борта к другому, сверкала вспышками и наполняла дымом все вокруг. Стараясь перекричать шум пальбы, Орокете приказал тем, кто не имел ружей, лечь и прижаться к палубе или укрыться за простенками между бойницами. Людям не нужно было повторять это дважды, они тут же свалились один на другого. „Хорошо бы с такой же легкостью поднять их вновь, когда понадобится”, — подумал Роча. Одна из пуль разбила стеклянную колбу песочных часов, прикрученных позади грот-мачты, заставив вздрогнуть одного из рулевых. Второго рулевого слегка задел осколок 8-фунтового снаряда. Следующее попадание пришлось по дощатому настилу палубы в шаге от украшенных серебряными пряжками ботинок командора. Щепки полетели во все стороны, поднялся столб пыли из фрагментов дегтя и прочих клеющих смесей. Рулевой капитанского катера Роге Алдаз бросился к Роча, чтобы помочь, но тот остановил его взглядом. Орокете тоже видел произошедшее и пристально посмотрел на своего капитана в ожидании комментариев или хоть какой-то реакции, но Роча остался безмолвным, будто ничего не случилось. Сказал лишь, что уже лишился глаза по вине этих свиней. Его капитанская форма с эполетами на мундире и золотыми нашивками на фуражке привлекала к себе особое внимание вражеских стрелков. Но выбора не было, и Роча, сжав зубы и напрягая все мускулы в ожидании следующих выстрелов, способных отправить его на небеса, продолжал отмерять шаги из стороны в сторону, сохраняя спокойствие, насколько это возможно было в сложившейся обстановке, стараясь не подставлять себя под вражеские пули и не быть неподвижной мишенью. Бац, бац. Хлоп. Со всех сторон свистят пули, да жужжат осколки. И тот, кто не стреляет, находится не на своем месте, мать его… Роча вновь нащупал четки, лежащие у него в кармане, и стал перебирать их. „Спаси и сохрани нас, святая Мария…”. Мимолетно перед его глазами промелькнули образы жены и четверых детей.
— Если бы я мог знать, — с безмерной печалью вопрошал он себя, — сколько времени понадобится бедной Луизе, чтобы получить причитающееся мне жалование и вдовью пенсию.
Тем временем „Antilla” выиграла гонку, её нос поравнялся, а потом опередил бугшприт англичанина.