Маррахо Санчес, насильно завербованный на корабль три дня назад в Кадизе, ощупал складной нож, спрятанный у него в задней части пояса. Он поклялся себе, что прежде, чем вновь вернется на землю, если такое когда-нибудь случится, вонзит его в спину одного известного ему офицера. При этом Маррахо сложил вместе указательный и большой пальцы правой руки и тайком поцеловал их. Нет, не в спину кого угодно (никто даже представить себе не мог, что такое может случиться на боевом корабле), а именно под лопатку дону Рикардо Маке, который только что на его глазах спустился на свой пост на первой батарее. Сукин сын. Полное дерьмо. На самом деле Маррахо не был моряком. И даже близко им не был. Он никогда не состоял в списках ни одного морского экипажа или рыбацкого судна, или нечто подобного; именно по этой причине, невзирая на то, что восемь месяцев назад ему исполнился тридцать один год (хотя полной уверенности в дате его рождения не было), его внесли в список экипажа как юнгу „Antilla”, точно так же, как других, тоже завербованных против их воли. И хотя, несмотря на свои годы, он никогда не ступал на палубу военного корабля, но как уроженец Барбате , знал о море достаточно. А в Кадиз заявился, чтобы заниматься контрабандой водки и табака, играть в карты, развлекаться с женщинами и творить прочие гадости. Все это, разумеется, до того, как пикет вербовщиков во главе с лейтенантом „Antilla” Маке (в шляпе, обшитой двумя лентами, синем камзоле с золотыми эполетами и пуговицами, статный, высокомерный и очень агрессивно настроенный) ворвался вместе с судебным приставом в таверну под названием "Падшая курочка", где в то время расслаблялся в меру пьяный и сытый Маррахо, и его вместе с четырьмя другими неудачниками, не обращая внимания на их протесты и препирательства, уволокли силой с собой. Сейчас весь ужас состоял в том, что с находящегося вдали от берега, в этом бескрайнем море, корабля, не было никакой возможности сбежать или скрыться.
— Всем заткнуться!... Крепить бизань! Все наверх!
На корме на палубе юта, звучали властные голоса офицеров, а боцманы и гардемарины, надрывая легкие, передавали их команды с кормы на нос.
— Давайте, шевелитесь, тупицы! Двигайте задницей прежде, чем вам её подпалят англичане!
Солдаты и артиллеристы бегали, шурша босыми ногами по песку, рассыпанному на деревянной палубе, юнги крепили фалы, подтягивали брасы и выбирали шкоты, скользя по реям и маневрируя среди парусов; туда же, где они не справлялись, взбирались бывалые матросы, вразумляя непонятливых новичков затрещинами и тычками.
— Что вы тут, неповоротливые увальни, вцепились в ванты? Качки испугались?
Бизань, пока её поднимали наверх, полоскалась на ветру с незакрепленными веревками (или шкотами, или как там их еще называли), издавая нечто похожее на звук „флап, флап, флап”. А в это время команда, в которую входил Маррахо, и которой достался грот, уже собралась на шканцах позади огромной грот-мачты, выкрашенной в желтый цвет. „Рииик, раак” — скрипел корабль, словно обделавшись от испуга.
— Подтянуть рифы на гроте, отпустить булини марселя!
Все это было для Маррахо словно китайская грамота. Новобранцы внимали наставнику бригады Онофре, показывающему нужные концы, за которые следовало тянуть снасти. Глядя на ветеранов, они старались понять смысл того, что им следовало делать, проклиная все на свете и едва сдерживая ругательства (строго наказываемые на всех испанских кораблях, а особенно на этом), когда вырвавшаяся конопляная веревка, обжигая руки, сдирала с них кожу.
— Брасопить реи грота и марселя с наветренной стороны, — прокричали с кормы.
Онофре повторил команду. Маррахо промедлил, но наставник подтолкнул его к свободному концу веревки, которую нужно было накрепко соединить с другим концом.
— Давай, тяни, деревенщина, тяни сильнее! Так, так, поглядим, как удастся развернуть эту проклятую посудину. Пошла! Пошла, мать её! Глядите!
Задача состояла в том, чтобы развернуть всю эскадру курсом на север. Для этого необходимо было раскрутить корму, потому что ветер был слишком слаб, чтобы поворачивать носовой частью корабля.
— Вам понятна команда? Я не вижу этого! Вы, мерзавцы, понимаете только плетку. Тяните! Тяните наверх! Первый помощник смотрит на вас. Подтянуть шкоты грота! Крепить концы грот-марселя!
Пот тёк ручьем по длинным, черным, вьющимся волосам Маррахо, под грязной курткой, расстегнутой на груди, он взопрел как свинья. Сквозь зубы он слал проклятья всем на свете. От этой каторжной работы Маррахо уже задыхался, не соображая, что и для чего он здесь делает. По крайней мере, в отличие от соратников, которых все эти два дня выворачивало до внутренностей (как его кума и дружка Курро Ортего, прильнувшего к краю борта и блюющего бурдой, галетами и дрянным вином, которыми их кормили и поили на ужин и на завтрак), его до сих пор не мучила морская болезнь, хотя сейчас, во всей этой суете, Маррахо ощущал позывы к рвоте в желудке. Он старался держаться (помня о ноже, хранящемся за поясом), чтобы его не вытошнило от качки. Дельце, которое он намеревался совершить, требовало ясной головы. Чтобы отвертеться от призыва, он долго спорил с офицером, прикидывался жертвой обстоятельств, аргументируя свой отказ тем, что в Барбате у него больная жена, старуха мать и семеро малолетних детишек, но его гнилая сущность была явно видна и не смягчила сердце Рикардо Маке. А почему? Чтобы он делал, если действительно у Маррахо была бы жена, мамаша и куча молокососов, откуда эта офицерская сволочь знает, правда это или ложь? Сукин сын. Вдобавок, он знал, что, независимо от этого, его все равно загребли бы из-за его физиономии, как это случилось с его кумом и приятелем Курро, и еще с одним, женившимся недавно беднягой, свихнувшимся этой ночью и убитым, словно собака, или еще с одним несчастным нищим, который просил милостыню у ворот церкви (по правде говоря, он только изображал хромого, а на самом деле был полностью здоров), когда проходящий мимо патруль, схватил их. Ты нужен Родине, и далее вся эта дребедень. Но сейчас все эти пошлые шуточки о Родине закончились, во всяком случае, для бедняги Маррахо, для молодожена и для бродяги попрошайки (даже не успевшего набросить на себя свои лохмотья). Закончились они и для его дружка Курро, который тоже попался в лапы облавы, и у которого сейчас выворачивало наизнанку желудок, что казалось в нем, словно в пустом горшке, не останется ни капли влаги.
— Как ты, Курро, жив?
— Ужас… Уаааг
Чтобы не видеть всю эту картину, и не ощущать тошнотворный запах, Николас Маррахо задрал вверх голову и увидел над собой огромную пеструю поверхность паруса, позолоченную лучами утреннего солнца. А, тем временем, английские паруса, скопившиеся на горизонте по их правому борту, и подгоняемые слабым ветром, начали неспешно перемещаться в направлении кормы „Antilla”.
Маррахо никак не мог уловить никакого смысла в том, что объяснял Онофре, но ему было очевидно, что нос корабля разворачивается с юга на север. Со смутным чувством облегчения, он подумал, что там на севере находится Кадиз, а бросив взгляд вокруг, убедился, что суда всего союзного флота в сумбурном порядке совершают подобный же вираж. У одних это получалось лучше, у других хуже, но и прежде несовершенный строй сейчас и вовсе превратился в беспорядочный зигзаг с хаотичной ориентацией кораблей по ветру.
— Крепить брасы!... Освободить концы!
Маррахо и его товарищи смущенно переглянулись и помаленьку, повторяя действия ветеранов, начали выполнять команду. Многие морские пехотинцы и солдаты сухопутной армии, взятые на борт в качестве стрелков, те, кого укачало меньше других, подстегиваемые окриками сержантов, пришли в себя. « Эпа, йаа! Эпа, йаа!» Накануне, на рассвете, не имея при себе никакой теплой одежды, насквозь промокшие и окоченевшие от ночной сырости, сбившись в кучу у основания мачты, словно напуганные овечки, они с тоской слушали наставления Онофре, уроженца Малаги, прослужившего много лет на флоте и, по его словам, участвовавшего в боях за Тулон, в кампании на Карибах и в битве при Финистерре, который разъяснял новобранцам, рекрутам и солдатам, что им надлежит делать с парусами в случае, если ветер дует с наветренной или подветренной стороны, и как поведет себя при этом корабль. Это не одно и то же — встретить неприятеля с подветренного или наветренного борта, но во всем есть свои положительные и отрицательные стороны. Например, находясь с подветренной стороны, можно использовать пушки нижней батареи, потому что наклон судна к противоположному борту препятствует попаданию воды в орудийные порты; также судно, потерявшее мачты или с пробитым корпусом, имеет шанс покинуть арену морского сражения и укрыться позади своей эскадры, в то время, как поврежденные и беззащитные вражеские корабли ветер сносит в направлении пушек противника, и он может легко добить их; а если дела совсем плохи, то вся эскадра, умело используя попутный ветер, может улизнуть с поля боя подобру-поздорову. Послав прощальный поцелуй и adios, orrevuar, goodbuy. Но знайте, парни, что для неприятеля попутный ветер — это больше, чем ветер, ведь находясь с наветренной стороны он может безнаказанно атаковать в свое удовольствие в любом месте, в то время как его противнику с подветренной стороны остается лишь ждать, пойдет ли враг на сближение, на абордаж или разобьет строй; возрастает и угроза пожара, потому что проклятые искры и пламя, вырывающиеся из собственных и вражеских орудий, поднимаются вверх (и это настоящий кошмар), кроме того, выжигает глаза от дыма своих и чужих батарей. Ужас, да и только! Корабли, атакующие с попутным ветром, без сомнения, имеют больше возможностей для маневра, ветер несет дым и искры в лица их неприятеля и позволяет лучше разглядеть цели для стрельбы. С наветренной стороны все чистенькие, опрятные, а с другой — чумазые как черти. Вдобавок, корабли, находящиеся с наветренной стороны, могут уйти в бейдевинд, и затем пройти против ветра, что дает им возможность выйти из-под огня противника, а если пожелают, могут нападать, выбрав способ, место и время атаки.
— Поняли вы эти премудрости или нет, не имеет значения, — завершил свои наставления Онофре, — Одно скажу, молитесь, чтобы утром эти английские собаки не появились с наветренной стороны.
— Идут эти сукины дети! Идут с наветренной стороны.
Онофре сплюнул за борт и, прищурив глаза, посмотрел на английские паруса, которые медленно приближались, подгоняемые попутным ветром. В это время Николас Маррахо со своим приятелем Курро и другими членами их бригады с помощью морских пехотинцев освобождали шканцы и помогали спустить на воду шлюпку, лодку и ботик, закрепив их буксиром за кормой, чтобы неизбежные артиллерийские снаряды не превратили их в щепки, которые будут представлять из себя дополнительную опасность на палубе.
— Что-то ты неважно выглядишь, приятель, — вымолвил Курро.
— Кто-то за это заплатит, — ответил Маррахо, сопровождая взглядом удаляющегося Маке, и подумал: — Еще будет время поквитаться.
Произнося эти слова, Маррахо представил себе спину ненавистного ему офицера. А сейчас вместе со всей бригадой во главе с Онофре, только что повторившему громким голосом приказ подошедшего к ним боцмана Кампано, он озаботился тем, чтобы каждая лодка, спущенная на воду, была снабжена пластинками из свинца, затычками, паклей, замазкой, кусками кожи, гвоздями, шпильками и инструментом для ремонта корпуса корабля снаружи, если в разгар боя это понадобится. С неохотой Маррахо подчинился, он все время старался увильнуть от работы и только, когда боцман или наставник устремляли на него взгляд, пригибался и изображал, что занят делом. На самом деле Маррахо маниакально продолжал обмозговывать план мести лейтенанту Маке, насильно забравшему его из таверны.
— За то, что эта свинья закинула меня в это дерьмо, как только начнется неразбериха и представится случай, я выпущу из него кишки, — думал он.
— Курро, как таскать все это барахло?
— Нежно.
— Что значит нежно?
— Нежно и означает нежно.
Пока его товарищи под пристальным взглядом Онофре разматывали бухту каната, к которому были прикреплены лодки, Маррахо осмотрелся вокруг и разглядел, как вопреки отсутствию ветра, корабли союзной эскадры заканчивали разворот в северном направлении.
— На Кадиз, — с облегчением зашептали все вокруг.
Но на душе у Маррахо было мрачное предчувствие. Англичане были намного ближе Кадиза. Притом, что франко-испанский флот в попытке перестроиться, растянулся в хаотичную дугу длиной в морскую лигу, со сбившимися в кучу кораблями в одних местах и растянувшимися в других, ряд судов шли под всеми парусами, другие, уменьшив парусность, пытались дождаться отставших. Губительный беспорядок. Даже Маррахо, не имевший никакого понятия о тактике морских сражений, понимал это. Обычно две вражеские эскадры двигались двумя параллельными линиями, пока та, что находилась с наветренной стороны, идя с попутным ветром и пользуясь этим своим преимуществом, не решалась вломиться в ряды противника, после чего, сконцентрировав огонь своих батарей на окруженных кораблях, добивала их; однако, в редких случаях, атака предпринималась прямо в лоб, перпендикулярно вражескому строю, разбивая его сразу и безоговорочно (этот маневр, безусловно, требовал решительности, мастерства и выдержки, ведь на подходе нападавший служил превосходной мишенью). Напротив, обороняющаяся эскадра должна была удерживать организованный прочный строй, круша противника из орудий, пока тот приближался, двигаясь вперед слабовооруженной носовой частью корабля. Но сегодня, даже для неопытных испанских моряков, было ясно, что англичане, которые после разворота оказались с левого борта „Antilla”, будут пытаться реализовывать второй сценарий: разбить, разделить и окружить. Уже невооруженным глазом было видно, что выстроившиеся для атаки британские корабли (как оказалось, с Нельсоном во главе строя), нацелились ударить в центр союзной эскадры. Ветер был слаб, но англичанам хватало и его, чтобы идти на сближение, а вот для быстрого перестроения французских и испанских кораблей ветра явно не доставало. Было понятно, что союзная эскадра не успевает выстроиться в линию, чтобы встретить приближающихся англичан орудийным огнем, и что их строй имеет опасно большие промежутки, в которые может вклиниться противник, разбить строй и взять корабли союзников под перекрестный обстрел. Несмотря на это, Маррахо все еще успокаивал величественный вид собственной эскадры с лесом мачт и парусов, подсвечиваемых только что взошедшим над горизонтом утренним солнцем, со сверкающими воронеными стволами пушками, уже выставленными из открытых бойниц, такелажем, натянутым слабым ветром и скрипящим над головой, укрепленной палубой и дубовым корпусом, качающимся под его ногами. Эта могучая военная машина казалась нерушимой, как и её собратья, шедшие спереди и сзади кормы „Antilla”, в ожидании неприятеля.
— Курро, посмотри на паруса.
— Ох, брат! Меня так тошнит, что нет сил терпеть. Уаааг!
„Шлёп, шлёп”. Маррахо глянул на жижу, которой его кума снова вырвало на влажные доски палубы, и вновь оценил складывающуюся ситуацию. В результате он решил, что командиры и офицеры знают свою службу и оценивают возможности приближающегося неприятеля. Рассказывали, что год назад их капитан дон Карлос де ла Роча, этот невысокий, скромного вида, но чрезвычайно опрятный кабальеро с седыми волосами и прямой спиной, который только что обратился к ним с откровенной речью с капитанского мостика (что того, кто решит сдаться, расстреляют и т. д. ), командуя фрегатом „Santa Irena”, вооруженного тридцатью восемью пушками, после пятичасовой битвы у мыса Санта Мария, заставил спустить флаг команду английского сорокапушечного фрегата „Casandra”. По свидетельству очевидцев, он не был склонен попусту рисковать. Скорее наоборот: религиозен, осмотрителен, неукоснительно придерживается Устава. Но хороший моряк и, при необходимости, готов сражаться. В случае с тем английским фрегатом вначале пробовал уклониться от боя, стараясь уйти от него в течение всего дня и последующей ночи, но, когда стало очевидно, что скрыться не удастся, приказал экипажу воздать молитвы Деве Марии, развернул корабль, и с верой в то, что члены его команды в этот раз будут на высоте, вступил в ожесточенную схватку. Также он вел себя в Гибралтаре, Тулоне и в сражении при Сан-Винценте. А совсем недавно, в битве при Финистерре против эскадры адмирала Калдера, „Antilla” в полном тумане вела столь скорострельный и упорный огонь по „Winsdor Castle”, что изрядно потрепанный противник вынужден был покинуть поле боя со струящейся по палубе кровью, словно израненный Христос в терновом венце в страстной четверг. Это лишний раз свидетельствовало о том, что даже англичане со всем их опытом, дисциплиной и артиллерией, могут уступить в столкновении со сплоченным экипажем, во главе которого стоит грамотный и отважный капитан. И хотя это не было типичным случаем, но испанцы и французы не раз брали верх, как на суше, так и на море. Лично Нельсон, до его победоносного сражения в устье Нила, потерял правую руку при неудачной для него попытке захватить Санта-Крус-де-Тенерифе на Канарах и вынужден был уйти, поджав хвост. «Так что подходи, мистер, получишь еще одну взбучку. Банг, банг! Пустим тебе кровь, сукин сын, как в обычной испанской драке. Yu understan? ” Так думал Маррахо, глядя в сторону вражеских парусов, он терзался, не зная, на кого обратить свою злость: то ли воткнуть нож в спину этой офицерской собаке, одетой в форменный синий камзол, то ли сбить спесь с английских свиней, надавать по парикам этим complaisants jusbands , или как там они именуются по-английски. Наконец он сделал для себя вывод, что хорошо бы успеть и то, и другое, пробравшись к орудийному порту.
— Не хватает бойцов на первой батарее. Нужны пять добровольцев.
Маррахо, не задумываясь, вытянул руку.
— Я согласен.
Первая батарея — это была фантастическая удача, ведь там находился этот дон Рикардо Маке. Все складывалось, как надо. К тому же он, как выходец из Барбате, хотя и был плохо знаком с морем, но вполне достаточно, чтобы понимать, что когда картечь и пули начнут сметать с палубы все подчистую, за прочным дубовым бортом „Antilla” на нижней батарее будет безопаснее, чем за незащищенными носилками (в свернутом виде они уже были прикреплены к фальшборту) и сетью, которую проворные, как обезьяны, юнги только что сняли с такелажа и растянули над палубой, чтобы защитить людей от обломков рей, шкивов, полиспаста, щепок, цепей, обрубков из стали и бронзы и прочей дряни, которая будет валиться сверху, когда начнется весь этот кошмар.
— Неужели ты разбираешься в пушках? — с подозрением спросил его Онофре.
— Да, это что-то вроде кувшина из чугуна.
Его, Курро Ортега (который, несмотря на непрекратившуюся тошноту, тоже поднял руку, подражая своему куму) и еще троих в сопровождении поднявшегося за помощниками артиллериста отправили на нижнюю палубу. Вслед за артиллеристом Маррахо пролез под огромным вздувшимся парусом грот-мачты и спустился по шкафутному трапу в подполье второй батареи корабля: тридцать 18-фунтовых орудий, расположенных по пятнадцать с каждой стороны и по всей длине борта закрепленные в твиндеках, которые пересекали перегородившие палубу опоры мачт так, чтобы во время боя они не мешали друг другу; лебедки шкафута и кормы, а в глубине в направлении носа — камбуз с потушенной печью (как и все на судне, кроме фитилей артиллеристов и дежурных фонарей). Все было готово к бою: ящики полны ядер и книпелей, влажные запалы лежали в ганах с песком, команды артиллеристов, их помощники и прислуга собрались у орудий, а тем временем комендор и его адъютант спустились в пороховой погреб, чтобы расфасовать порох по картузам, после чего юнги приступили к раздаче зарядов командам орудий.
— Ну и гвалт здесь стоит, дружище, — вымолвил Курро.
Царившая на батарее суета была невероятной, не укладывающейся в голове Маррахо: офицеры и командиры орудий во весь голос отдавали приказы, знающие свое дело бывалые артиллеристы с обнаженным торсом и повязанными на голове платками освобождали пушки от веревок и, используя качку корабля, выставляли их из скрипящих под тяжестью орудий бойниц, после чего сквозь открытые прямоугольные люки в трюм врывался дневной свет, все двигалось как потный орущий муравейник, в липкой влаге от дыхания двухсот мужчин, теснящихся сейчас на второй батарее, это напоминало (и на самом деле так оно и было) гигантский гроб со стенами из дубовых и сосновых досок длиной в почти двести футов и шириной в пятьдесят. Длина и ширина „Antilla”. Хотя очевидно большая часть находящихся здесь не знали размера их корабля. Не догадывались они и о том, сколько времени им придётся провести здесь. На трапе, ведущем вниз на первую батарею, Маррахо столкнулся с каким-то неуклюжим типом с обезумевшими глазами, которого уже качало от удушающей жары и вони, проникающей из клоаки, где по щиколотку в воде вместе с крысами плескались такие же, как он, непривычные к морю несчастные и напуганные люди, страдающие от морской болезни и непонимающие, чего от них ждут, и которым морские артиллеристы и бывалые моряки (один на троих) пытались разъяснить их задачу. И их долг, о котором недавно на палубе говорил капитан. Долг, смысл которого едва ли дойдет до многих из них прежде, чем начнется бой, и они погибнут.
— Я полагал, что мы, кум, будем находиться немного повыше, — озабоченно пробормотал Курро Ортега.
По правде говоря, и сам Маррахо рассчитывал на это, прежде чем попасть на эту первую батарею, еще более темную и глубже расположенную, нежели вторая. Единственное, что здесь удавалось разглядеть, были двадцать восемь открытых орудийных портов, по четырнадцать с обеих сторон, в просвете каждого из которых четко вырисовывались огромные черные силуэты 36-фунтовых пушек. Вонь здесь была еще более удушающей, чем на верхней батарее. Под скрип судна, журчание воды вдоль его обшивки и сливающийся с этими звуками скрежет колес лафетов бригады артиллеристов загружали в жерла орудий заготовки снарядов и вскоре вновь выдвинули стволы из амбразур в борте. Среди почти трех сотен находящихся здесь мужчин уже обнаружился первый раненый: «ай, проклятие, моя нога!» — костерил все вокруг пострадавший рекрут, хныкая от боли и упав навзничь. Он не успел вовремя выдернуть босую ногу из под колеса пушки, да так и остался лежать с поломанной лодыжкой. И в центре этого хаоса знающие свое дело морские и сухопутные бомбардиры, опытные моряки, прикреплённые к орудийным командам, способные сохранять трезвый рассудок даже в этом гвалте, сейчас они сортировали пушечные ядра, отделяя более круглые и менее ржавые, которые будут использоваться для первых залпов, проверяли кремниевые приспособления, запалы и фитили, обучали новобранцев, расставляя их по местам в боевых расчетах, а морским и сухопутным стрелкам показывали (два десятка полков из Кордобы, смешанные со стрелками из морской пехоты, под командованием усатых и пузатых сержантов), как тем выставлять из бойниц свои мушкеты и стрелять по вражеским артиллеристам, пока пушки после каждого залпа будут перезаряжаться, и когда во время схватки корабли сойдутся вплотную.
— Ты и ты, к тому орудию. Быстро!
Маррахо и Курро Ортега послушно обошли вокруг ворота основной лебедки и по открывшемуся проходу между людьми направились к четвертому от кормы орудию по левому борту. Десять парней уже суетились вокруг огромного ствола, удерживая его на талях и пытаясь вставить цапфу этого чугунного цилиндра на деревянный лафет пушки, при этом они должны были не попасть под удар, возникающий при качке корабля. Седой бригадир артиллеристов, у которого отсутствовали два пальца на правой руке, поправлял их легкими кивками головы. Его волосы были заплетены по старому морскому обычаю в косичку, на голову был надет берет с вышитым якорем, а весь оголенный торс, спина, плечи и руки были украшены татуировками из крестов, распятий и обнаженных дев.
— Похож на странствующего монаха, — подумал Маррахо.
— Меня зовут Пернас, — с галисийским акцентом сказал артиллерист.
Потом, глядя им в лицо, спросил, есть ли у них какой-нибудь морской опыт, и, не дожидаясь ответа, указал на группу мужчин, (трое из которых, судя по их внешнему виду, всю жизнь провели в море, одного сухопутного бомбардира, вертлявого юнгу лет восемнадцати и четверых крестьянской наружности типов), пояснив обязанности каждого:
— Я прицеливаюсь и стреляю, этот, которого зовут Пало, тоже морской артиллерист, и он отвечает за запальный шнур, тот тощий закладывает в ядро пороховой заряд, блондин заправляет ядро в ствол, солдат его забивает, пацан подносит из порохового погреба картузы с порохом, а эта четверка мужиков провела здесь три дня и уже натаскалась вычищать и надраивать канал ствола. Что касается вас, черти, то будьте готовы в любой момент делать то, что я вам скажу, но, прежде всего, вы должны, что есть мочи, помогать нам после залпа вытаскивать пушку и заряженную выталкивать её вновь. Заряжаем и стреляем, заряжаем и стреляем. „Бум, бум, бум, бум”, и так до одури. Это понятно? И еще: если нас накроют огнем, не сильно беспокойтесь. Тут двойной шпангоут и, слава богу, дубовые доски, а сверху еще толстая обшивка палубы, чтобы эта посудина пошла ко дну, её нужно продырявить со всех сторон. Больше всего такие новички, как вы, боятся, что пушка разорвется при выстреле, и их яйца превратятся в гоголь-моголь. Так за это не беспокойтесь (при этом артиллерист любовно похлопал по металлу ствола), это железо сработано в Ла Каваде, это можно сказать, чрезвычайно интеллигентная пушка, прежде, чем разорваться на куски, поубивав всех вокруг, она предупредит, будет шипеть и плеваться всякой дрянью. Вообще, обслуживать такое орудие должны пятнадцать человек или около того, но придется обходиться тем составом, который есть. Если кого-нибудь убьют, убедитесь что он мертв, и выбросьте труп через амбразуру в море, чтобы он не путался под ногами. Все ясно? Глухотой не страдаете? И запомните, если кто-нибудь из вас начнет увиливать, я лично вырву у него печень и сожру её, — и суровым голосом добавил, — у него и у сучки, родившей его.
Маррахо рассеянно кивнул, абсолютно не впечатлившись услышанным, в отличие от его товарища, у которого от испуга глаза вылезли на лоб. Взгляд Маррахо скользил по стволу пушки и далее через открытую бойницу в направлении приближающихся под напором бриза английских парусов. Он вновь внимательно осмотрелся вокруг. Хотя все порты по правому борту тоже были открыты, и в каждом уже было выставлено готовое к бою орудие, сейчас все бойцы столпились у левого борта корабля, со стороны которого подходили англичане. Разбившись по бригадам у каждой пушки во главе с командиром расчета и опытными артиллеристами, они повторяли те же инструкции, которые только что давал Пернас. Маррахо разглядел, что, начиная от грот-мачты и до кормы, батарея находится под командованием молодого офицера из сухопутной артиллерии, который сейчас переходил от одной пушки к другой, проверяя их готовность к бою, и каждый раз, прежде чем отойти, смущенно улыбался прислуге орудия. Он был очень бледен и пальцами судорожно сжимал рукоятку своей сабли.
— Дурной признак, — подумал Маррахо.
Как можно было понять, офицера звали Сандино. Или похоже. Он взошел на судно вместе с другими шестьюдесятью двумя сухопутными артиллеристами две недели назад, чтобы пополнить экипаж. Было ему двадцать два года, почти мальчишка.
— Нервничает, — прошептал Курро Ортега, — совсем пацан еще.
Маррахо пожал плечами и ничего не ответил. Его внимание было приковано к совсем другому офицеру, находящемуся в носовой части корабля. Среди силуэтов, двигающихся в прямоугольных просветах бойниц, чуть подальше основания грот-мачты и привода помпы, он различил знакомый силуэт: высокую худую фигуру человека, одетого в синий камзол с алыми отворотами и эполетами на обоих плечах.
— Провались я на этом месте, — сказал Маррахо сам себе, — если это не лейтенант Рикардо Маке собственной персоной. Командир первой батареи со всеми потрохами, — свирепо ухмыльнулся он, ощупывая нож, спрятанный за поясом. И подумал:
— У меня тут своя война. Личная.